Особенно сильные впечатления в 1942 году у Ольги оставила Москва, куда она попала в марте 1942 года.
Одно из самых сильных потрясений - это замалчивание трагедии Ленинграда. По сути то, что Ленинград в блокаде, что ежедневная смертность составляет несколько тысяч человек, не знал никто.
С точки зрения недопущения панических и пораженческих настроений все логично. Никто не будет в войну кричать на всю страну, что не удается прорвать блокаду под Ленинградом. И о том, что творится в Ленинграде.
Но, конечно, для человека, только что пережившего в Ленинграде самую страшную зиму, унесшую сотни тысяч жизней, сам факт того, что Москва (имеются в виду обычные граждане), совершенно не в курсе происходящего вызывал самую настоящую ярость.
Ее запись от 1 марта 1942 года:
"Здесь все чужие и противные люди. О Ленинграде все скрывалось, о нем не знали правды так же, как об ежовской тюрьме. Я рассказываю им о нем, как когда-то говорила о тюрьме, — неудержимо, с тупым, посторонним удивлением..."
«...Нет, они не позволят мне ни прочесть по радио — «Февральский дневник», ни издать книжки стихов так, как я хочу… Трубя о нашем мужестве, они скрывают от народа правду о нас. Мы изолированы, мы выступаем в ролях «героев» фильма «Светлый путь»…
Ее запись от 23 марта 1942 года:
«Ирина рассказывала о Ленинграде, там все то же: трупы на улицах, голод, дикий артобстрел, немцы на горле. Теперь запрещено слово «дистрофия», — смерть происходит от других причин, но не от голода! О, подлецы, подлецы! Из города вывозят в принудительном порядке людей, люди в дороге мрут.»
"Здесь не говорят правды о Ленинграде…" "…Ни у кого не было даже приближенного представления о том, что переживает город… Не знали, что мы голодаем, что люди умирают от голода…"
⠀
3 июня 1943 г. Ольге вручили медаль "За оборону Ленинграда".
⠀
Именно ей принадлежат слова "Никто не забыт, ничто не забыто".
⠀
Именно её стихи выбиты на гранитной стене Пискаревского кладбища.
Выступления Ольги по радио очень сильно поднимали дух Ленинградцев. Сама Ольга вспоминала в мае 1942 года:
«Какая-то страшная пожилая женщина говорила мне: „Знаете, когда заедает обывательщина, когда чувствуешь, что теряешь человеческое достоинство, на помощь приходят ваши стихи. Они были для меня как-то всегда вовремя. В декабре, когда у меня умирал муж, и, знаете, спичек, спичек не было, а коптилка все время гасла, и надо было подталкивать фитиль, а он падал в баночку и гас, и я кормила мужа, а ложку-то куда-то в нос ему сую — это ужас, — и вдруг мы слышим ваши стихи. И знаете — легче нам стало. Спокойней как-то. Величественнее… И вот вчера — я лежу, ослабшая, дряблая, кровать моя от артобстрелов трясется, —я лежу под тряпками, а снаряды где-то рядом, и кровать трясется, так ужасно, темно, и вдруг опять — слышу ваше выступление и стихи… И чувствую, что есть жизнь.“
Такие слова конечно же давали понять Ольге, что все ее старания не напрасны. Именно после таких слов Ольга и запишет у себя в дневнике:
«Если мгновение отрады доставила я им — пусть мимолетной, пусть иллюзорной, — ведь это неважно, — значит, существование мое оправдано.
После войны на Ольгу обрушились многочисленные критики. Вот пример того, что писали о ней:
«Я хочу сказать, что Берггольц, как и некоторые другие поэты, заставила звучать в стихах исключительно тему страдания, связанную с бесчисленными бедствиями граждан осаждённого города.»
Выражаясь современной терминологией, Ольгу обвиняли в хайпе на трагических событиях. Впрочем, на эту критику Ольга ответила вот такими стихами:
И даже тем, кто всё хотел бы сгладить
⠀
в зеркальной робкой памяти людей,
⠀
не дам забыть, как падал ленинградец
⠀
на жёлтый снег пустынных площадей.
Пережитый кошмар не мог не сказаться на состоянии Ольги. В 1952 году Ольга лечилась в психиатрической больнице от алкогольной зависимости.
«Ленинградская Мадонна» умерла 13 ноября 1975-го, в возрасте 65 лет. Она хотела покоиться на Пискаревском кладбище, рядом с теми друзьями, кто умер во время блокады. Однако вопреки ее воле, местом упокоения Берггольц стали Литературные мостки Волкова кладбища. Памятник на ее могиле появился только в 2005 году, спустя тридцать лет после смерти.
В память о выдающейся поэтессе назвали две улицы, одна из них в Санкт-Петербурге, вторая в Угличе.
