Знаменитый «Цех поэтов» - Николай Гумилев, Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Сергей Городецкий, Владимир Нарбут и Михаил Зенкевич - в 10-е годы ХХ века эти имена почти всегда звучали рядом и были известны каждому любителю современной поэзии.
Михаил Зенкевич, рано завоевавший признание, но вскоре почти забытый, последний из поколения акмеистов, прожил долгую жизнь, не снискав феерической славы и поклонения, оставаясь в тени своих великих друзей.
Поэт никогда не приспосабливался к обстоятельствам, не угодничал, всегда и во всём придерживался одной мудрой человеческой заповеди:
«Всё суета и суета сует», –
Провозгласил давно Екклесиаст,
Но ею движется, живет наш свет,
И стойкости житейской не придаст Библейской древней мудрости Завет.
Но если ты стремишься к высшей цели,
Чтоб в бренном теле дух твой не ослаб,
Будь стоиком, как цезарь Марк Аврелий,
Как Эпиктет, мудрец и римский раб.
Родился будущий поэтический стоик под Саратовом, в семье преподавателя земледельческого училища, и по окончании гимназии отправился в Германию, где изучал философию в университетах Берлина и Йены (Интересно, могут ли сегодня скромные преподаватели из российской провинции отправить своих детей в зарубежные университеты? Вопрос, естественно, риторический). В 1907 году Зенкевич живет в Петербурге - поэтической столице, знакомится с Николаем Гумилевым, с его легкой руки печатается в журналах и активно пропагандирует прогрессивные идеи «Цеха поэтов».
Первая книга стихов юного Михаила Зенкевича «Дикая порфира» вышла одновременно с ахматовским «Вечером», и счастливый поэт самолично вез на извозчике из типографии два «огромных» тиража по 300 экземпляров на склад книготорговца Маврикия Осиповича Вольфа. Полвека спустя Зенкевич подарит коллеге по «Цеху поэтов» свой сборник стихов «Сквозь грозы лет» с посвящением:
Тот день запечатлелся четко
Виденьем юношеских грез –
Как на извозчичьей пролетке
Ваш «Вечер» в книжный склад я вез
С моею «Дикою порфирой»...
Тот день сквозь северный туман
Встает озвучен, осиян
Серебряною Вашей лирой.
Николай Гумилев писал о Зенкевиче, что тот «возненавидел не только бессодержательные красивые слова, но и все красивые слова, не только шаблонное изящество, но и всякое вообще. Однако он смягчал бесстыдную реальность своих образов дымкой отдаленных времен или отдаленных стран». Очень похоже на похвалу, однако Гумилев честен по отношению к творчеству своего друга - он добавляет что «вытравляя в своих стихах красивость», Зенкевич «иногда пренебрегает и красотой». Ранний Зенкевич - это крайний натурализм и отказ от эстетизации природы, его стихи - это совсем не то, что станут читать наизусть мечтательные барышники и возвышенные юноши - «всё подлинно отверженное, слизь, грязь и копоть мира».
Мы носим всё в душе: смрад душный каземата,
И дикий крик орлов с кремнистой высоты,
И похоронный звон, и перебой набата,
И гной зелёный язв столетнего разврата,
И яркие зарницы и мечты.