Сорвись все звезды с небосвода,
исчезни местность,
все ж не оставлена свобода,
чья дочь -- словесность.
Она, пока есть в горле влага,
не без приюта.
Скрипи, перо. Черней, бумага.
Лети, минута. И. БРОДСКИЙ
..И серебряный месяц ярко
Над серебряным веком стыл....
АННА АХМАТОВА.
Андрей Белый (настоящее имя Борис Николаевич Бугаев;
26 октября 1880 — 8 января 1934) — русский писатель, поэт, математик, критик, мемуарист, стиховед; один из ведущих деятелей русского символизма и модернизма в целом.
"Гений" и "закатолог", "беляк" и "юродивый" - драмы эпохи переплелись в судьбе Андрея Белого, удивительного поэта Серебряного века.
Да, я - огонь! - прокричал он однажды. - И первое слово, что я произнес, было "огонь".
Так это или не так - нам, разумеется, неведомо. Но свидетели пишут: дома он, уже с лысиной в полголовы, "коллекционировал", представьте, горелые спички.
Нравилось ему, как спички извивались, сгорая. Звал их "сожженными".
Он и про себя перед смертью скажет - "сожженный талант".
Огонь - это жар нестерпимый. И - смерть, если близко.
Так вот он еще в детстве чуть не умер от огня.
Поставил однажды друг на друга четыре стула и забрался на них с горящей лампой в руках, которую, к ужасу няньки, водрузил на голову.
Лампу керосиновую, которая, упади, в миг превратила бы ребенка в факел.
А перед смертью вдруг предсказал: поэты в будущем станут "высвобождать творческие энергии" человечества и сами будут "искрой к взрыву этих энергий".
Такой искрой он, кажется, и сумеет стать.
Сумасшедший?
Да!
Так его даже мать называла.
Великий Тимирязев, университетский педагог, сам, без приглашения, в свои 64 года пошел на лекцию 20-летнего Белого в Политехнический, дабы послушать:
что же он там "несет" про некий "космизм".
Хотя, по словам Ходасевича, поэта, голова Белого была всего лишь заряжена "миллионами вольт электричества".
То еще сравнение, да? Дескать, слушай, но не подходи - убьет!..
Мальчика звали Боря Бугаев.
Имя "Андрей Белый" ему придумают как раз на Арбате, в доме 55, где он родился. Отец - ученый-математик Николай Бугаев, мать - широко известная в Москве красавица Александра Егорова, Звездочка, как звали ее.
Квартира профессора, которого могли понять в мире разве что десяток других математиков, была знаменита. Толстой, Тургенев, Чайковский, кто только не бывал здесь.
Но когда уходили гости, в квартире начиналась "тихая война".
Отец, некрасивый, вечно в протертом халатике, и мать-прелестница, которую, говорят, настолько обуревали "земные" желания, что и Борю-то она родила не от мужа - от некоего адвоката Танеева, начинали вечную битву за сына.
"Что есть нумерация?" - строго спрашивал пятилетнего сына отец. А сын и хотел, и мог знать это, но - не смел. Ибо мать, не желая иметь в семье второго математика, грозила:
"Если выучишь эту нумерацию, помни: не сын мне".
Стоит ли удивляться, что он все чаще в теплые вечера выносил на балкон столик, зажигал свечу ("устраивал кабинетик") и ночи напролет, под грохот запоздалой конки, под стук каблучков первых прохожих, писал стихи.
Отсюда, кстати, в них вечные закаты - их было так много, что сам Вяч. Иванов, авторитет, мэтр в поэзии, назовет его "закатологом".
" Для меня любовь всегда... трагедия", - скажет поэтессе Одоевцевой в 1921-м.
А Берберовой пожалуется:
"Запомните: у Белого не было ни одной женщины, достойной его. Он получал от всех одни пощечины".
Был тихий час. У ног шумел прибой.
Ты улыбнулась, молвив на прощанье:
"Мы встретимся... До нового свиданья..."
То был обман. И знали мы с тобой,
что навсегда в тот вечер мы прощались.
Пунцовым пламенем зарделись небеса.
На корабле надулись паруса.
Над морем крики чаек раздавались.
Я вдаль смотрел, щемящей грусти полн.
Мелькал корабль, с зарею уплывавший
средь нежных, изумрудно-пенных волн,
как лебедь белый, крылья распластавший.
И вот его в безбрежность унесло.
На фоне неба бледно-золотистом
вдруг облако туманное взошло
и запылало ярким аметистом.