Но когда ныне опубликовали доносы на Белого, когда в архивах нашли выписки из дневника писателя, то там мы и прочли все, что скрывалось под "маской" поэта.
" Огромный ноготь раздавливает нас, как клопов, - пишет он, - с наслаждением щелкая нашими жизнями с тем различием, что мы - не клопы, мы - действительная соль земли, без которой народ - не народ...
Только в подлом, тупом бессмыслии теперешних дней кто-то, превратив соль земли в клопов, защелкал нами:
щелк, щелк - Гумилев, Блок, Андрей Соболь, Сергей Есенин, Маяковский. Щелкают револьверы, разрываются сердца, вешаются."
Вот где истина, вот где его страдающее лицо...
"Жить не умею! - горько плакался порой Белый в последние годы, понимая, что ни постоять за себя, ни отодвинуть плечом соседа, ни влезть без очереди не мог и уже не сможет. - Чем же я виноват. Не умею проскальзывать..."
Правда, подумав, неизменно спрашивал: "Но отчего же, отчего те, кто умеют жить, - так неумелы в искусстве?.."
Солнцем сердце зажжено.
Солнце - к вечному стремительность.
Солнце - вечное окно в золотую ослепительность.
Роза в золоте кудрей.
Роза нежно колыхается
В розах золото лучей красным жаром разливается.
В сердце бедном много зла сожжено и перемолото.
Наши души - зеркала, отражающие золото.
За день до смерти, говорят, прошептал: "Удивительна красота мира!"
Считается, что умер от солнечного удара, от "отравления солнцем", как и предсказал в стихах.
Золотому блеску верил,
А умер от солнечных стрел.
Думой века измерил,
А жизнь прожить не сумел.
Не смейтесь над мертвым поэтом:
Снесите ему цветок.
На кресте и зимой и летом
Мой фарфоровый бьется венок.
Цветы на нем побиты.
Образок полинял.
Тяжелые плиты.
Жду, чтоб их кто-нибудь снял.
Любил только звон колокольный
И закат.
Отчего мне так больно, больно!
Я не виноват.
Пожалейте, придите;
Навстречу венком метнусь.
О, любите меня, полюбите –
Я, быть может, не умер, быть может, проснусь –
Вернусь!
(Январь 1907 г., Париж.)
Но смертельный инсульт получил, кажется, от другого - от предисловия, которое к его книге "Начало века" написал Каменев.
Назвав жизнь Белого "трагикомедией", рецензент пригвоздил: поэт всю жизнь "проблуждал... на самых затхлых задворках истории, культуры и литературы".
Что оставалось поэту?
Он, пишут, "скупал свою книгу и вырывал предисловие.
Ходил по книжным, пока не настиг инсульт.