Он, который только до революции выпустил 13 книг, будет распят в СССР.
Когда-то в юности, обыгрывая псевдоним "Белый", он призывал исследовать только "белые начала жизни".
Теперь, в 1923-м, имя его грозно "обыграет" сам Троцкий.
"Псевдоним его, - скажет о Белом, - свидетельствует о его противоположности революции, ибо эпоха революции прошла в борьбе красного с белым..."
Эмиграция считала "продавшимся большевикам", а большевистские писатели и вожди в открытую звали "беляком".
Россия — Ты?.. Смеюсь и умираю,
И ясный взор ловлю…
Невероятная, Тебя — (я знаю) —
В невероятности люблю.
Опять в твои незнаемые муки
Слетает разум мой:
Пролейся свет в мои немые руки,
Глаголющие тьмой.
Как веющие, тающие маки,
Мелькающие мне, —
Как бабочки, сияющие знаки
Летят на грудь ко мне.
Судьбой — (Собой) — ты чашу дней наполни
И чащу дней испей.
Волною молний душу преисполни,
Мечами глаз добей.
Я — знаю всё… Я ничего не знаю.
Люблю, люблю, люблю.
Со мною — Ты… Смеюсь и умираю.
И ясный взор ловлю
Куда ему было деваться - тихому чудаку, оригинальному мыслителю, "юродивому", по словам Эренбурга?
Правда, и Эренбург, и Гумилев, и Ремизов, а потом и Пастернак, все всерьез звали его гением.
Конечно, гений!
За 10 лет предсказал Октябрьскую революцию, за 25 - атомную бомбу!
Но над ним, над Архимедом русской поэзии, над черной фигуркой, мелькавшей на лекциях, в издательствах, в театрах, почти не стесняясь смеялись. Как не смеяться, если он, выбегая из комнаты, хватал вместо палки - швабру? Если, несясь по залам в поисках выхода, запросто мог "вбежать" в зеркало? "Натолкнувшись с размаху на себя самого, - пишет актер Михаил Чехов, - Белый отступил, дал дорогу своему отражению и прошипел раздраженно: "Какой неприятный субъект!"
Для него все было проблемой: как заполнить анкету, что делать с отсыревшими папиросами, как развязать узел на ботинке.
Ни навыка, ни сноровки, ни даже житейской догадливости.
Но зато, как написал один его знакомый, у него, не имеющего, казалось бы, корней, были крылья.
Бесхитростное дитя, святой, почти блаженный - какая к черту маска? И тем не менее, она была.
Вот смотрите: сразу после Берлина он радуется и новой форме на пограничниках, и новой молодежи, говорит, что советской России теперь все по плечу.
Вот, выступая на пленуме писателей, просит хорошенько, как следует, учить его марксизму.